– Пастырь – это ведь у вас так пастухи называются, да? То есть в свободное от работы время ты пасешь овец?
– В семинарии все казалось таким простым, – признался Овес. Изливая душу, он, как и многие люди, не слышал ни слова из того, что говорят другие. – Но здесь, когда я рассказывал местным жителям самые доступные предания из «Книги Ома», мне отвечали: «Неправда, грибы в пустыне не растут». Или: «Ну и дурацкий же способ заботиться о виноградниках». Тут все воспринимают слова слишком… буквально.
Овес смущенно закашлялся. Какая-то мысль не давала ему покоя.
– К сожалению, «Ветхий завет Ома» достаточно непреклонен в том, что касается ведьм, – наконец выдавил он.
– Правда?
– Однако, тщательно изучив соответствующий пассаж в оригинале «Второго омнианского писания IV», я выдвинул довольно смелую гипотезу, что в данном случае это слово может быть переведено как «тараканы».
– Неужели?
– Ведь там говорится, что расправиться с ними можно при помощи огня или «ловушек с патокой». Правда, чуть дальше сказано, что они приносят сладострастные сны.
– Не смотри на меня так, – приказала Агнесса. – Я согласилась только проводить тебя до дома.
К ее немалому удивлению, священнослужитель покраснел так густо, как никогда не краснела она сама.
– Э-э… э-э… Но рассматриваемое словосочетание тоже может трактоваться в зависимости от контекста. Оно еще означает «вареные омары», – поспешно добавил Овес.
– Нянюшка Ягг говорит, что раньше омниане жгли ведьм на кострах.
– Кого только мы не жгли, – мрачно заметил Овес.


– А пастор Мельхио говорил, что ведьмовские дома все как один гнезда порока и
сексуальных излишеств.
Молодой священнослужитель сделал шаг назад, наткнулся на маленький столик, из-за
чего синяя заводная балеринка начала судорожно дергаться под «Трех слепых мышат».
– Ну, допустим, у нас есть раковина, – вкрадчиво протянула нянюшка.


– …И молю тебя в сострадании твоем безграничном указать мне путь, что ведет к
тебе…
Это были не те слова, которые обычно ассоциировались со светом. Слишком уж
приземленно они звучали. Кроме того, у них было какое-то странное эхо, второй голос,
сплетенный с первым, спаянный с каждым слогом…
– …О каком вообще сострадании речь? Дожил, на столб молюсь. Как глупо я,
наверное, сейчас выгляжу…